Полупрозрачная повязка косоглазой Фемиды

Краткая преамбула. На съезде судей 2006 года Президент РФ заявил об увеличении зарплаты судей в целые разы, хотя она, на тот момент, и без того была более чем достаточная. Проводи подобный съезд учителя или врачи, главный чиновник Федерации вряд ли осыпал бы их такими щедротами. А ведь объемы знаний и занятости у последователей Сухомлинского и Авиценны ничуть не меньше объёма знаний и загруженности служителей российской Фемиды. Непомерно высокая зарплата последних (кстати, как депутатов, чиновников от исполнительной власти вку¬пе с Президентом и прочих госдеятелей демократической Федерации) принцип несменяемости, возведенный в абсолют, действительно превращают их в особую касту. Это очень опасно для правосудия потому, что богиня правосудия мо¬жет стать косоглазой и взгляд её будет благожелателен скорее в сторону имущего и властного.
Преамбула кончилась, началась амбула.
В одном из своих знакомств, в 1986 году, с, тогда ещё советской, судебной системой увидел я весь милый оскал безжалостного либерализма совковой юриспруденции. Судили меня по одной из тех статей, каковые, спустя несколько лет были признаны правопреемницей СССР - Российской Федерацией - неправильными и исключены из Уголовного кодекса - по статье за нарушение паспортного режима (печально-известной 198-й ст. УК РФ). Чтобы не утомлять читателей подробностями, скажу лишь, что все требования, необходимые тогда соблюсти, были мною выполнены, после освобождения. Приехал в точно указанное время, в Псков, куда меня, после освобождения, направила (не без обмана, кстати) спецчасть княжпогостской колонии (Р. Коми). Отметился где надо. Отказался от радушия местных чиновников, предложивших мне работу на кирпичном заводе (до осуждения я работал осветителем на Ленфильме) и от проживания в полуразвалившейся общаге, с почти окончательно спившимся и вполне хулиганствующим контингентом. После чего уехал в Ленинград. Туда где родился и вырос. В Ленинграде я пробыл на свободе недолго. Женщина-судья, с печатью глубокого презрения как к самим подсудимым, так и к конвою (запомнились высокомерные интонации её команд конвоирам. Этакая барыня.) не долго раздумывала (если раздумывала вообще) о моей виновности. Ей достаточно было даже не формальных признаков, якобы, совершенного мною преступления, а самой видимости этих признаков. Зачем смотреть многочисленные бумажки, подтверждающие, что последние полтора месяца своего пребывания на свободе я ежедневно обивал пороги различных инстанций, пытаясь прописаться в свою комнату, которая ещё не была никем занята, но из которой я был уже выписан? То есть всячески старался социализироваться и втянуться в ритм и уклад жизни законопослушного гражданина. Примерное течение её мыслей, наверное, было таким:
- Вы, подсудимый, должны были поехать в Псков и остаться там гнить и прозябать? Должны. - Не остались? Не остались. Ну, вот и получите 5 лет лишения свободы с отбыванием в колонии особого режима.
- Ну, а уж, если у Вас хватает наглости судье возражать, удивляясь несоразмерности наказания, - получите ещё и конфискацию имущества в довесок.
То, что я нигде, на момент ареста, не был прописан, и за полтора месяца пребывания на свободе никакого имущества у меня не могло появиться в принципе, эту представительницу закона тем более не интересовало. Ведь Уголовный кодекс позволял ей впаять мне и это наказание? Вот и получите, гражданин Пантелеев конфискацию личных фотографий. Следователь Петроградского РУВД г. Ленинграда Корсаков, изъяв их у моей сестры, так мне и не вернул. Наверное, исполняя решение суда.
Кстати, если предположить невероятное, и представить следующее. Сотни тысяч осужденных ранее за тунеядку, валютные махинации, незаконное предпринимательство и за многие другие статьи, существовавших в самой гуманной, социалистической системе правосудия, а ныне реабилитированные, упраздненные, так вот, если пойдут эти люди сейчас в суды с исками о несправедливом, как оказалось, осуждении, наше горячо любимое государство сможет держать удар до конца и отвечать по всем обязательствам и во всем? Будут ли изысканы средства, чтобы возместить людям вред за многие годы незаконных заточений? Естественно я подразумеваю компенсацию в общепринятом смысле, а не ту, которая существовала раньше в судебной практике СССР и, нередко, встречается в наше время. Например, за несправедливое осуждение имяреку могут присудить (после долгих судебных тяжб), в лучшем случае, сумму из расчета средней зарплаты по стране за полгода. Тысяч так это пятьдесят, ну хорошо, - сто. Не подумайте плохого - не в иностранной валюте. Нашими полновесными, отечественно-патриотическими рублями. Три-четыре средние зарплаты по стране за несколько месяцев, а то и лет пребывания в советско-российской тюряге…

Сладкое дело или как шоколад увели

Как пишут в романах - прошло семь лет. И вновь столкнула меня судьба с, теперь уже российским, правосудием. Очень коротко предыстория вопроса. Некие питерские коммерсанты решили сделать бизнес по-русски. Заказали на фабрике «Моритц» г. Гамбурга 18 тонн молочного шоколада, для продажи данного продукта в ларьках на берегах Невы. А чтобы не платить налоги, оформили они этот груз как гуманитарную помощь. Водители, перевозившие груз по суше, из литовского порта в Санкт-Петербург, имели, очевидно, советское воспитание и, почему-то, приехав в стольный град Петра, не повезли груз по фактическому адресу фирмы, хотя телефон оператора фирмы, могущего этот адрес подсказать, у них был. И оказалась фура с грузом шоколада на улице Плеханова, где располагался юридический адрес этой фирмы, рядом с питерским парламентом. Ну, в общем, около этого груза, случайно оказался я, а водители, пытающиеся, с моей помощью, найти адрес своей фирмы, сами отдали мне документы на груз, написанные на немецком языке. Через полтора часа безуспешных поисков (в школе я изучал английский и не был отличником по этому предмету) и ожидания приезда в Ленсовет, из мэрии Петербурга, главного специалиста по гуманитарной помощи (которого я сам же и вызвал!) водители стали дергать меня за рукав и говорить, что «…нам не важно кто примет груз, лишь бы тот, кто его принял поставил печать и расписался в получении» (на следствии этот факт они дружно отрицали). Не скажу, чтобы мое решение было очень продуманным и взвешенным, но перед глазами, в тот момент, стояли невзоровские телерепортажи о громадных отвалах гуманитарной помощи, гниющих на питерских помойках. В общем, одна моя знакомая, согласилась этот груз принять. Якобы гуманитарный шоколад (во-всяком случае, у меня и мысли не могло возникнуть, что он может быть коммерческим), при моем участии, был ей доставлен, после чего, совместно с нею, незамедлительно роздан по тем адресам, по которым я и раньше привозил гуманитарку - по детским садам, школам, яслям. Расписки о получении шоколада хранившиеся у меня и моей знакомой, после возбуждения уголовного дела, были приобщены к материалам дела. Но часть из них, впоследствии, куда-то пропала. И, по странному совпадению, именно та часть, которая касалась раздачи шоколада мною. Надо пояснить - то было время начинающегося противостояния Верховного Совета с Президентом РФ и все увеличивающейся критики нашей организацией руководства местного, питерского, тюремного ведомства. Как было не возбудить уголовное дело за мошенничество против помощника народного депутата Петросовета и правозащитника в одном лице? Мнение некоторых ученых-криминалистов и адвокатов о том, что подобные ситуации могут быть предметом разбирательств лишь гражданского судопроизводства никем услышаны не были.
Следователь Красносельского РОВД Санкт-Петербурга Петросян позвонил мне домой аж целых три раза. Дважды он меня не застал, за меня отвечали соседи. На третий раз, услышав мой голос, с места в карьер, начал возмущаться моими неявками в следствие и грозить всевозможными карами. Я, не имевший ещё достаточных познаний обо всех «тонкостях» работы государственных юристов, во вполне резкой форме попросил на меня не кричать, а, также, заявил, что готов явиться в следствие. Но не по телефонному звонку, а после получения повестки установленного образца и положил трубку. Зря я это сказал. Как потом выяснилось, следователь весьма вольно толковал Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР и подзаконные акты. После каждого вышеуказанного звонка он писал от руки, на четвертушке бумаги, примерно следующий текст - «Пантелеев был оповещен о явке в следствие, но явиться отказался». Эти бумаженции, на полном серьезе, приобщались к материалам дела. На основании подобного рода фидевидов, в отношении меня, через несколько дней, была вынесена санкция на арест, за подписью прокурора Морозова, если память не изменяет, и торжество закона состоялось - я был арестован. Формулировки в санкции на арест были теми, что предусмотрены в законе, но не существовали в природе - «не являлся по вызову следователя, может скрыться от суда и следствия». Питерские таблоиды, после моего ареста, зашлись в злобно-клеветническом раже. В одной из санкт-петербургских газет появилась большая статья «Сладкое дело или как шоколад увели» с многочисленной и беспардонной ложью. Впоследствии, Петросян, пытаясь, очевидно, себя обелить (вполне приватную информацию, по моему делу, питерским паппараци мог слить только он), плакался мне в жилетку, в кабинете СИЗО, говоря, что он бы не стал меня арестовывать, но милицейское начальство и судья, после шумихи в прессе, на радио, по телевидению (Шура Неврозов не упустил возможности лягнуть помощника нардепа) не поймут его, если меня освободят. Судье Красносельского районного суда Санкт-Петербурга Маклаковой, во время рассмотрения ходатайства об изменении меры пресечения, было вообще, судя по всему, неинтересны как явная надуманность доводов следствия о моем мнимом противодействии установлению истины, так и мое заявление о том, что подследственного Пантелеева в следственном изоляторе избивают. Мера пресечения мне была оставлена прежней. В течении трех лет, меня привозили в Красносельский суд около полутора десятков раз. Каждый раз госпожа Маклакова задавала один и тот же вопрос - признаю ли я свою вину. Получив отрицательный ответ меня, вновь, отправляли в СИЗО. Потом я увидел, что в моем деле появилась чья-то записка, написанная, якобы, мною. В этой записке, кто-то, от моего имени, просил что-то, не очень внятное, женщину, принявшей от водителей фуры, в моем присутствии, груз шоколада (с печатью и подписью её организации). Очевидно, записочка эта была накарябана одним из камерных сексотов, которых ко мне подсаживала, не жалея сил, оперчасть СИЗО - 4. Сексоты не отличались, судя по всему, необходимыми юридическими познаниями - сам по себе текст был вполне невинен, с точки зрения стандартных критериев криминалистических наук. Во-всяком случае, даже суд не счел возможным упомянуть в приговоре об этой записке как о каком-либо, мало-мальски допустимом доказательстве. Тем не менее, мое ходатайство о проведении графологической экспертизы, каковая, наверняка, установила бы, что записка написана кем угодно, но только не мною, так вот это ходатайство, как и многие другие, судьей было отклонено безо всяких оснований.
А зачем нужны какие-то основания, если меня, нередко, привозили в суд почти тайно и в зале суда не было никого, даже моих защитников или адвоката? Скорее всего, наоборот, данная записочка, была необходимым подспорьем для самоуспокоения судьи. Ведь всем была очевидна заказанность этого дела. Однажды адвокат сказала мне - «Вы уже всем надоели. Если сейчас Вы признаете свою вину и не будете настаивать на вызове в суд свидетелей обвинения, то Вас освободят». После чего меня подняли в зал заседаний и уже, даже, не судья, а прокурор задала мне, набивший оскомину вопрос - «Пантелеев, признаете ли Вы свою вину?» Я рискнул произнести одно-единственное слово «Да» и был тут же освобожден. Судья, наверное, не ожидая, что я соглашусь на эту негласную сделку, не выдала мне, в день освобождения из зала суда, приговор. А обратившись в Красносельский суд, спустя несколько дней, с письменным заявлением о выдаче этого манускрипта, получил письменный отказ в выдаче приговора. По мнению судьи, он уже был получен мною. Правда я об этом ничего не знал, но это такие мелочи, право слово. Если же приговор был получен моими защитниками и был ими утерян, то закон не препятствовал вновь обратиться с такой просьбой в суд о чем Маклакова, как профессиональный судья, не могла не знать.
Самая же интересная фишка была дальше. Во время рассмотрения моей кассационной жалобы, в городском суде Санкт-Петербурга, я, в качестве одного из аргументов, заявил о том, что приговор о моем осуждении незаконен ещё и потому, что в материалах дела нет ни единого доказательства моей виновности. Сторона обвинения, с левитановскими нотками в голосе, парировала следующее (запомнил дословно): «Так как в деле нет доказательств, что шоколад украл Пантелеев, значит шоколад украл Пантелеев». А ещё, знакомясь, перед рассмотрением кассационной жалобы, с материалами дела, обратил внимание на то, во что вылилось мое вынужденное, короткое «ДА», произнесенное в Красносельском суде, несколькими месяцами ранее. В протоколе судебного заседания, который, оказывается, все же, велся каким-то сверхестественным образом (напомню - в день моего освобождения, в зале заседания не было вообще никого кроме конвойных, подсудимого, прокурорши и судьи) появилось около двух страниц моей самобичующей речи. Судя по протоколу, я, признаваясь в содеянном, долго и страстно говорил о мерзости и низости своего падения, а также, о нижайшей просьбе к суду проявить ко мне милосердие. Прочитав эту свою речугу, с оборотами, напоминающими признания подсудимых по делу промпартии или убийства Кирова, даже как-то засомневался - а может быть, действительно за дело отсидел три года и три месяца в следственном изоляторе на ул. Лебедева?

Чем больше женщину мы меньше, тем больше меньше она нам

Вновь повторил слова мудрого Жванецкого, вспоминая историю, произошедшую четыре года спустя. То ли по известной русской поговорке о троице, любимой Всевышним, то ли по ироничному комментарию одного моего знакомого («Везет же тебе!»), советско-российская Фемида ещё раз вспомнила обо мне. Вновь - краткая предыстория. Оказывая юридическую помощь одному из осужденных, оказался в гостях у его родственницы - Боевой Риммы. Обсудили детали дела, по окончании обсуждения хозяйка накрыла стол, уговорив меня остаться. Засиделись допоздна, остался переночевать, по предложению той же хозяйки. Проснулся от шума и криков хранительницы домашнего очага - Р. Боевой. В общем, опуская достаточно странные и глупые детали дальнейшего, мое невольное присутствие в этом радушном доме закончилось обвинением, выдвинутым против меня гражданкой Боевой по поводу, якобы, изнасилования её несовершеннолетней внучки - Баевой Юлии. Насколько известно, в милиции, вначале, не желали возбуждать уголовное дело, видя явную бредовость выдвинутых, бабушкой Юлии обвинений. По моим предположениям, вмешалась городская прокуратура (которой я давно наступал на любимую мозоль), потребовавшая, очевидно, соблюдения «социалистической законности».
В Октябрьском районном суде Санкт-Петербурга, по моему мнению, выяснялось что угодно, но только не истина. Федеральный судья М. Ф. Воронова, что называется, «исполняла» по полной программе. Один из конвоиров, увидев так называемых потерпевших и свидетелей, их эскорт из бритоголовых качков в кожаных куртках, а, также, явно предвзятое ко мне отношение Вороновой, сказал в конвойном помещении что-то вроде - мы консерваториев не кончали, но почему она (судья) тебя так старательно топит? Охранники в «крестах», (не говоря уж про сидельцев), читая распечатки протоколов допросов, актов экспертиз и т. д., спрашивали - «Как тебя посадили?» Что я мог ответить, если, понимая всю безнадегу своего положения, все же, цеплялся, как утопающий, за любую соломинку? И продолжал задавать, так называемым, потерпевшим и свидетелям неуместные, по мнению суда, вопросы, заявлять ходатайства не имеющие, как считала Марина Федоровна, отношения к делу и т. д.
Например мой вопрос потерпевшей как она может объяснить, что я, судя по её же показаниям, выпил, в течении двух часов, не менее двух бутылок водки и после этого не только не упал мертвецким сном, а имел в себе силы её, потерпевшую насиловать, суд снял как не имеющий отношения к делу. Такая же участь постигла и другие мои вопросы. О том, как потерпевшая может объяснить следующее - выпив, по её словам, всего одну рюмку водки и уже зная, что суд исключает возможность подмешивания в её питие каких-либо снадобий, как может она объяснить, что сразу же после приема на грудь нескольких граммов водки Юля заснула беспробудно? Да ещё таким странным сном, что не чувствовала, по собственным показаниям, как её раздевают, насилуют, но, при этом, проснулась она не от этих действий, а от крика бабушки. Или о том, как потерпевшая, у которой судебная экспертиза обнаружила лишь одну маленькую гематому за мочкой уха, может объяснить, что по её собственным утверждениям, я схватил её за волосы и ударил, со всей силы, об сервант не менее шести раз? И для чего она, вначале, пошла принять душ перед сном, но после этого, зная, что до кровати достаточно пройти несколько метров, полностью оделась (трусы, колготки, брюки, лифчик, рубашку и кофточку)? И почему на суде она пыталась скрыть факт, установленный следствием? А именно то, что незадолго до описываемых ею событий у неё уже был выкидыш, то есть, на момент совершения предполагаемого преступления, она жила активной половой жизнью. Таких странностей и противоречий в деле этом вполне достаточно. Однако, судя по приговору суда - я насильник несовершеннолетней Баевой.
В кассационной инстанции, в горсуде, увидел, то ли торжество российского феминизма, то ли злую шутку судейскую - в зале судебного заседания был сплошной женсовет. За исключением моего адвоката, все присутствующие (трое судей, прокурор) были женщинами вполне бальзаковского возраста.
И опять впору усомниться было в моей невиновности. Ну не могут же, ей Богу, все четыре женщины, по негласному уговору, только лишь из женской солидарности и негласной судейской практики, меня окончательно засудить, невзирая на явные ляпы, нелогичности, нарушения? Если же прокурорша, перед началом заседания подходит к моему адвокату и сообщает ему, полудоверительным шёпотом, что в случае признания мною вины (вновь это дежавю российского судопроизводства) мне скостят годика полтора, то это, очевидно, в рамках существующей судейско-прокурорской этики. Ну, а то, что я, непонятно почему, отказался от этого щедрого подарка, и вину свою так и не признал, так это мои проблемы.

О горьком адвокатском хлебе или в своих действиях всегда последователен

Дзержинский районный суд Санкт-Петербурга отправил 15 сентября 2009 года на 4 года в ИК общего режима двух высокопоставленных сотрудников Управления исполнения наказаний по СПб и ЛО - Бычкова Евгения и Теппеля Вячеслава, за превышение должностных полномочий.
Превышение этих самых полномочий оказались весьма серьёзными - били ногами, руками и каким-то "неустановленным спецсредством" заключенного, который совершил, очевидно, в понимании подсудимых, тягчайшее государственное преступление - самовольно оставил колонию-поселение на время.
Кто-то из правозащитников ждал этого момента с нетерпением, для кого-то подобное, представляется обычнейшим делом в этой системе. Правда, до сих пор мы не слышали, чтобы били в ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ФСИН, где сидят начальники. Которым - как у нас принято - и адресуются письма в защиту заключенных. Во всяком случае, наша организация адрес этого ведомства, после смены руководства ФСИН по СПБ и ЛО в 2007 году, вспоминала, и продолжает вспоминать, часто. Система закрытая и вряд ли будет открыта для общественного контроля, пока на то не будет политической воли руководства страны. А потому, (цитирую шутку одного своего коллеги) вполне возможно что по нечетным числам во ФСИНе бьют всех нарушителей "руками, ногами и неустановленными спецредствами", а по четным рассматривают жалобы общественности на эти правонарушения.
Умиляла риторика адвокатов. Адвокату Бычкова, безусловно, было далеко до высот Плевако или Кони, но старалась она от души. В своей защитной речи, проводила исторические параллели, винила во всем перестройку, ссылалась горестно на судьбу-кручинушку, на издержки советского воспитания, приведшие её подзащитного на скамью подсудимых. А, также, на специфику тяжелой работы, которая, очевидно, вынуждает таких как Бычков и Теппель на то, что кто-то, кое-где, у нас порой честно жить не хочет.
Правда были и явные переборы, от которых слегка удивлялась даже судья. Например, защитница прав подсудимого заявила, не без драматизма в голосе, что её подзащитный «…встал на путь исправления уже находясь в СИЗО». Далее её фантазия не знала границ вообще. Присутствовавшие в зале услышали, что подсудимый Бычков «…может давать кровь» (слава Богу, что не в буквальном смысле - не приведи Господь кому-то такую кровь получить) и призывы адвокатессы «…о недопустимости ко мщению». Не знаю известно ли этой защитнице о разнице между неотвратимостью наказания, его соразмерностью и тем самым мщением, о недопустимости которого она глаголила.
Адвокат Теппеля не уступал в «профессионализме» своей коллеге. Не буду подробно о том, что Теппель, по мнению защиты, «…умело организовывал воспитательную работу, строго соблюдал требования закона, достиг высоких результатов в оперативно-розыскной деятельности», а, также, о том, что, в частности, его подзащитный «…в своих действиях всегда последователен». Судя по приговору суда, все это действительно было правдой…
Но были перлы просто обескураживающие. В частности, по мнению защиты, шесть лет лишения свободы для каждого из подсудимых, которые запросил государственный обвинитель (наше не совсем гражданское общество, очевидно, ещё не доросло до обвинителей общественных в таких делах) - так вот шесть лет - слишком суровое наказание. Адвокат, как человек имеющий определенные познания в юриспруденции, конечно, понимал, что невозможно просить суд, при такой квалификации, о, скажем, изменении меры пресечения Теппелю, но ведь «охота пуще неволи» и намеки такие он делал. Какова же аргументация адвоката, одержимого столь благородными порывами, спросят объективные и непредвзятые читатели? Тут мне впору, наверное, уподобиться известному сатирику и спросить, прежде чем ответить - «Готовы? Тихо. Тихо.» Оказывается, адвокат убежден, что его подзащитный может быть, чуть ли не оправдан, учитывая то, что Теппель, по его собственной версии «…нанес потерпевшему не 30 ударов как установило следствие, а только 15». Очевидно, по логике этого юриста, если бы этот бывший уфсиновец нанес потерпевшему не 15 ударов, а только 1-2 удара, то этого надзирателя следовало бы, не только не судить, но и предоставить к внеочередному званию. Как говорится - чума на оба ваши дома.
Но уж совсем не удивило меня крайне лояльное отношение милиционеров-конвоиров к людям в штатском (угадайте с трех раз кто это такие), которым позволялось не только подходить к подсудимым, но и общаться с ними достаточно продолжительное время, во время судебных перерывов. И куда только смотрели службы контроля УФСИН по СПБ и ЛО и ГУВД СПБ и ЛО? Ведь их предшественники были куда как строже и не позволяли повсеместно, даже адвокатам, в зале судебного заседания, перекинуться со своими подзащитными хотя бы парой слов.
Итак, приговор вынесен. Одну жалобу удовлетворили. Кто-то по этому поводу не слишком радуется, полагая, что такой приговор даже не полумера, а одна сотая ее. Во-всяком случае, уже известно, что осужденным (после вступления приговора в законную силу!) возвращены их воинские их звания и, очевидно, заключенные хозобслуги, одного из питерских СИЗО, где Бычков оставлен отбывать наказание, должны обращаться к этому осужденному - «товарищ полковник». Кто-то, наоборот, торжествует. Знакомый адвокат рассказывал, что по этому делу далеко не все было обнародовано. У заключенных вымогали квартиры -- людей пытали, чтобы получить подпись в документах. Но это только разговоры, далекие от юридически выверенных формулировок. Необычность же этого дела не в том, что, как сказал один из адвокатов подсудимых, «впервые судят руководителей такого ранга». Удивительно другое -- дело довели до суда. Поговаривают -- не без помощи Федеральной службы безопасности по СПб, не позволившей прекратить дело. Ох, уж эти языки. Я бы еще отправил подсудимых не в "красную" зону, где сидят бывшие милиционеры, а в обычную. Судят-то по одному закону и тех и других, так что нечего...
Обращает на себя внимание нежелание суда найти зачинщика. Даже в тексте приговора фамилии подсудимых чередуются - установка понятна. Выходит, оба думали об одном и действовали без приготовления. Хотя ... кто-то же распорядился вызвать заключенного, кто-то бил его первым, кто-то, скорее всего, нанес ударов поболее, чем другой ...
Кстати, вышеуказанные фигуранты, били не одного заключенного и, надеюсь, на этом дело для этих бывших надзирателей, превратившихся в обычных уголовников, не заканчивается. По второму эпизоду об избиении и издевательствах над другим осужденным (очевидно, подсудимые бдили на посту денно и нощно и били, били, били), приведшим к смерти последнего, наказание будет, надеюсь, куда строже. Может этим и объясняется некоторая либеральность первого приговора.
Фабулу этой истории можно увидеть по адресу - http://www.zaks.ru/new/archive/view/59986

Тлетворное обаяние марксизма

В истории России невежество всегда боролось с несправедливостью. Вновь процитировал мудрого Жванецкого вот почему. В статье «Как там у ЦРУ сказано»? («Новая газета» № 102 от 18. 09. 2009 г.) повествуется о попытках новороссийской прокуратуры добиться ликвидации общественной организации «Новороссийский комитет за права человека» (НКПЧ). Запретить деятельность, уважаемых во всей России правозащитников, прокуратура желает за … лозунг, который был на одном из пикетов, организованных сотрудниками НКПЧ Вадимом и Тамарой Карастелевыми. Лозунг, честно сказать, так себе - «Свободу не дают - её берут», но, почему-то, эти слова насторожили новороссийское государево око столь сильно, что органы надзора решили прикрыть НКПЧ.
Грустно все это и странно, хотя давно пора перестать удивляться маразматическим протуберанцам, вспыхивающим периодически, на постсовковом, бюрократическом пространстве.
Мы все учились понемногу. Кто-то хуже, кто-то получше, кто-то же вообще был отличником всяческих там марксистских диалектик. Однако, какие-то зачатки знаний, в этой области, остались у людей любых возрастов. В том числе - у действующих прокуроров и экспертов. И отличать явный экстремизм от не очень профессиональной гражданской позиции они, я думаю, все же, должны.
Вначале, цитата из статьи НГ: - «…В исследовании эксперт Владимир Рыбников, ранее награжденный почетной грамотой департамента образования науки Краснодарского края за «личный вклад в развитие научных исследований и активную научную деятельность» также отмечает, что лозунг «Свободу не дают её берут» «представляется ошибочным и вредным». Он аргументирует свои оценки «логическим анализом, философскими выводами и категориями, а также историческими свидетельствами деятельности ЦРУ США». Поминая, пресловутый план Алена Даллеса, сей ученый муж, ничтоже сумняшеся, продолжает - «…осознанно или нет, но господин Карастылев, выдвинув лозунг «Свободу не дают её берут» служит интересам тех, кто хотел бы расшатать общественно-политический строй современной России».
Далее не менее интересно - «…развален СССР, но есть ещё молодежь, которая, согласно планам США, должна полностью отрицать государственный порядок и действия государственных органов…» В своей убежденности, каковая, очевидно, ортодоксальнее ортодоксов, вышеозначенный эксперт и прокурор Новороссийска, Александр Казимиров, не одиноки. Психолог высшей квалификационной категории Светлана Гузева, в заключении суду, подчеркивает: - «Призыв брать свободу самостоятельно, за пределом определенных законодательством рамок можно трактовать (выделено мною - Б. П.) как призыв организаторов митинга к активным действиям против существующего законодательства … лозунг … может восприниматься несовершеннолетними старшего подросткового возраста (хорошо, что, по мнению этой ученой дамы, остальными уже не может -Б. П.) как побуждение к активному противостоянию деятельности органов власти». Утверждение эксперта, вроде бы, изложено в рамках процессуальных норм, но, судя по всему, в совокупности с высказыванием Александра Казимирова, полагающего исследуемый лозунг Карастелева не только ошибочным, но, даже, вредным, так вот принцип толкования любого сомнения в пользу обвиняемого данным юристам не очень знаком. Тем не менее, как мне представляется, действие развивается по принципу - «Всякое лыко в строку». Несовершеннолетние старшего подросткового возраста могут что-то трактовать. А могут и не трактовать. А могут, судя по разгонам некоторых демонстраций, и вовсе не подростковые. В каких институтах обучались эксперты и прокуроры? Что за преподаватели учили их тому, что юридические науки могут быть столь неточными, вольнотрактуемыми и расплывчатыми? Однако, дело не только в этом. Они просто нафаршированы советской пропагандой, и она вылезает из них при малейшем усилии мозгов. И все же - небесконтрольно: про ЦРУ и план Даллеса вспоминать политически целесообразно, одновременно забывая про «сугубо правовые» обстоятельства октябрьского переворота или примитивных грабежей, во имя идеалов революции, Иосифа Джугашвили, которые, впоследствии, большевистские хронографы стали стыдливо именовать «эксами».
Стараюсь не доверять лишь первому впечатлению, и память моя, укрытая не очень большими снегами, выдает примеры достаточно близкой истории. А логический анализ, философские выводы и категории вынуждают задаваться дурацкими, на первый взгляд, вопросами. Например, Владимир Ульянов-Ленин, сотоварищи, в 1917-м году, надо полагать, идя на штурм Зимнего дворца, захватывая почтовые отделения, телеграфы, мосты, поступали строго в рамках закона? А Леонид Брежнев, со своими сопартийцами, в 1964-м, он тоже был безупречен, свергая Генерального Секретаря СССР со своего поста? Фидель Кастро же, очевидно, в 1958-м году, собрал вокруг себя, исключительно выпускников Гарварда и Йеля, на худой конец - Принстона. И были они, наверное, увешанные оружием, свободолюбивыми образцами идеальной юриспруденции?
Примеры эти можно длить и длить, говоря о поддержке и развитии национального самосознания, о венгерских событиях 1956-го, и степени участия в них СССР, юридически выверенных действиях Советской Армии в Чехословакии в 1968-м, и в Афганистане в 1980-м, Чан Кай Ши, Уго Чавесе, также, очевидно, действовавших строго с позиций юридических, да только услышат ли эти аргументы вышеозначенные ученые деятели? Сможет ли их объективность, скрупулезность ученых превозмочь политическую целесообразность и далеко не научную конъюнктуру?
Возвращаясь в советские времена. Знакомый адвокат рассказал случай из своей практики. Однажды, некую Людмилу К. судили за убийство и мошенничество. Отличалась она смазливой внешностью и вольным нравом в общении с противоположным полом, что, мягко говоря, не добавляло симпатии к ней у суда. Защита пыталась хоть как-то смягчить впечатление. По делу допрашивали одного из потерпевших, одолжившего ей, однажды, 700 рублей (по тем временам деньги более чем приличные - достаточно сказать, что даже у прокурора области месячный оклад был вдвое меньше). Назад своих денег он так и не получил. Знакомство у них было, что называется, шапочное - он работал продавцом комиссионного магазина, она была покупательницей. У суда и публики в зале сложилось мнение (вслух, впрочем, не высказываемое и в деле никак не зафиксированное, ибо никакого правового значения не имело), что продавец одолжил ей такую сумму не за красивые глазки, а за услуги интимного характера. Защитник решивший, видимо, чуточку обелить её моральный облик, стал выспрашивать у потерпевшего подробности его взаимоотношений с Людмилой К. На вопрос - не связывали ли их какие-либо особые взаимоотношения, потерпевший ответил отрицательно. Казалось бы, здесь и надо было поставить точку - в протокол судебного заседания внесён ответ, вполне устраивающий защиту. Но защитнику хотелось, чтоб судья и заседатели услышали ответ, не оставлявший места сомнениям (которые таки возникли, а от его вопроса даже и усилились).
- «Как-то Вы неуверенно отвечаете. Вас ведь предупреждали об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Суду надо правду говорить». - Расчёт был на то, что в зале судебного заседания, среди публики, находилась жена потерпевшего и поэтому он ни в каких предосудительных вещах признаваться не будет. Но потерпевший, будучи работником торговли, боялся уголовной ответственности и всего, что с ней может быть связано, гораздо больше жены. Когда ему напомнили о данной суду подписке, он раздумчиво спросил: «Так суду надо правду говорить?». А, услышав вопрос о том, было ли у него что-то с обвиняемой, и чуточку помолчав, продолжил: «Было». Защитник (видимо от неожиданности), на достигнутом не остановился и по инерции спросил: «Когда?». Тот, немного поразмыслив и подсчитав на пальцах, ответил: «С января по июль». Стоп. Съемки окончены. Всем спасибо, все свободны.
Людмила К., отстаивая чистоту своего морального облика, апеллировала к высоким этическим принципам строителей коммунизма. У неё был муж, служивший в армии. Призвали его почти сразу после свадьбы. В суд защита пригласила его бабушку - чтоб расспросить о внуке: думалось, по-видимому, что отблеск его светлого образа хоть как-то высветлит и её. Но бабушка на этот счёт придерживалась иного мнения. Она, сразу начав костерить подсудимую, затянувшую коварно её внука в свои сети, в частности, сказала, что Людмила регулярно по вечерам «Ходила к общежитию мединститута». Эта, безобидная, казалось бы, фраза для ростовчан, в то время, имела совершенно определённый смысл. Тогда как раз началась очередная любовь СССР со странами «третьего мира» и в Ростове появились студенты из Африки - причём первые чернокожие студенты появились именно в мединституте. Ростовские жрицы любви поэтому уделяли общежитию мединститута повышенное внимание. Подсудимая, правильно поняв бабушку своего далёкого мужа, не отрицая своего тесного общения с темпераментными сынами знойной Африки, возмутилась тем, что её в этом упрекают. Она вскочила и гневно заявила: «А партия и правительство учат нас заниматься пролетарским интернационализмом!». Так и сказала: «Заниматься пролетарским интернационализмом», продемонстрировав несколько своеобразное понимание марксистско-ленинского учения.
Но судьи и прокуроры приходят на свои посты и должности не с Марса или из параллельного мира. Они появляются в прокурорских кабинетах и залах судебных заседаний из народных, так сказать, недр. И обладают, зачастую, таким же «интернациональным» мышлением. Поэтому классовое чутье (внутреннее убеждение) для некоторых из них, может быть гораздо важнее любых допустимых доказательств, их совокупности, состязательности сторон, различных презумпций et cetera. В некоторых же случаях, правосознание и правовая культура представителей третьей власти могут ими заменятся на более действенные методы. Как было, скажем, совсем недавно, с мировым судьей (теперь уже лишенным полномочий), предложившего, в зале судебного заседания, одному из заявителей выйти на улицу и поговорить с ним, околоточным судьей, по мужски. Как на грех, заявитель оказался не каким-то там очкариком-ботаником, верящим исключительно в силу закона, но таким же русским богатырем, каковым полагал себя и сам судья. И пошли два молодца во широко поле, что перед зданием суда, и засучили рукава, и поплевали, по богатырски, на рученьки свои, и завязалась, перед зданием суда битва не юридическая, но рукопашная. Пока не разняли буянов, подоспевшие судебные приставы.

А судьи кто?

Почему-то, как только завожу разговор о выборности судей, начальников отделов милиции, районных и городских прокуроров, встречаю категорические возражения, без какой-либо серьёзной аргументации. Пока не увидел ни одного стратегического возражения по этой идее. Контраргументация противников выборности судей и прокуроров упирается лишь в технические моменты. Как с идеей поворота рек, но наоборот. Это можно было сделать технически, но, ни в коем случае, нельзя - принципиально.
Все же представляется, что механизм, гарантирующий честность выборов на судейские места и отбор в ряды Фемиды именно профессиональных людей - это вопрос технического свойства, но не проблема неотрегулированности взаимоотношений или какие-то другие, принципиальные, соображения. Если на место регионального судьи, начальника отделения милиции, прокурора будут, во-первых, избирать людей, путем прямого голосования. А во-вторых, выбирать, например, с несколькими цензами, то это, как представляется, может решить вопрос вполне. Например, должен быть ценз возрастной (скажем, не моложе 35 лет) позволяющий ограничить замещение судейских вакансий. В сфере, где решаются судьбы людей, перед лицами не имеющих простого житейского опыта, должны быть приоритетны люди умудренные жизнью.
Или, скажем, ценз оседлости. Запрет на выдвижение пришлых людей, заезжих варягов, которых никто, на момент выдвижения, в округе не знает, не помешал бы. Того или иного соискателя должны знать в районе, префектуре, области, крае все (или, во всяком случае, многие) жители того или иного региона. Вот в этом доме живет хороший врач. Давно врачом работает и немало людей спас. А в этом доме живет умница-учитель. С детьми на улицах бесплатные лекции проводит, они его слушают на одном дыхании. То же и с юристами. Что позволит, с большой долей вероятности, отсеивать людей нечестных, обозленных, ущербных.
Ко двору был бы и ценз профессиональный. Если, закрепить законодательно, что на судейские места могут выдвигаться лишь лица проработавшие, не меньше пяти лет, скажем, преподавателем на юридическом факультете университета или вуза, имеющего хорошую историю, или адвокатом с такой же позитивной практикой, то и этот фильтр сможет обезопасить от проникновения в ряды Фемиды людей бестолковых, неподготовленных, а то и просто нечестных. Или от примеривания судейской мантии бывшими секретаршами того или иного суда. А ещё неплохо было бы закрепить законодательно приоритет перед лицами, работающими в сфере гуманитарной. Учителям, искусствоведам, художникам, ученым. То есть людям имеющим соответствующий склад ума, также, способствующий правильному, например, прочтению того или иного закона.

Вместо эпилога

В Апеляционном Суде, в Вильнюсе, в одном из залов заседаний висит картина. На ней изображена Фемида - очень красивая молодая женщина, которая сняла повязку и присела отдохнуть на подоконник. Очень грустные глаза у этой женщины.

(От редакции: В кратком варианте настоящая статья была опубликована в журнале "Индекс/Досье на цензуру".)